ЖИЗНЬ МУЗЫКИ БОРОДИНА
Василий Яковлев

5

26 февраля 1877 года в Петербурге состоялось первое пополнение симфонии h-moll, в концерте Русского музыкального общества под управлением Э. Ф. Направника. Предварительное прослушивание Второй симфонии среди друзей-музыкантов вызвало вполне понятную общую радость и восхищение, не исключая присутствовавших Кюи и Мусоргского. Эти впечатления, вероятно, были глубже, чем на концерте, где не все прошло так, как хотелось бы. Мусоргский первый сделал сравнение с Бетховеном, сравнение, какое то отношению к Бородину, как и к Чайковскому, не раз применялось впоследствии в заграничных отзывах. Определение, данное Мусоргским h-moll'ной симфонии, — «Героическая» было справедливо, но в музыкальный быт вошло предложение В. В. Стасова именовать новую симфонию «Богатырской», что отвечало национальной сущности ее замысла.

В концертной жизни внимание к творчеству Бородина должно было к тому времени несколько повыситься, о чем в шутливой форме писал сам автор:

«Я нахожусь в положении, в котором не был, вероятно, ни один из профессоров императорской Медико-хирургической академии: две мои симфонии пойдут в одну неделю, 25-го—Еs-dur'ная в Бесплатной школе, 28-го — h-moll'ная в Музыкальном обществе» (B действительности Вторая, как сказано, исполнялась 26 февраля.) Но и такое очень редкое для русского симфониста той эпохи совпадение, из дали лет кажущееся счастливым и благоприятным, не изменило сухого, придирчивого, а частично даже враждебного отношения к Бородину как представителю «Могучей кучки». Несколько данных, подтверждающих наше заключение: Н. А. Римский-Корсаков дирижировал Первой симфонией в концерте Бесплатной музыкальной школы и, по своей оценке, провел ее «скверно». Рецензии не выделяют неудачу исполнения, но делают оговорки. Оговорками полны и оценки симфонии, которая, в сущности, продолжала оставаться новостью для широкого круга любителей.

Талантливость композитора не отрицается, это было бы слишком явным противоречием с общим впечатлением, которое производили на слушателей его сочинения любой формы. Но все мыслимые недостатки, с точки зрения принятых европейской наукой схем, выдвигаются, подчеркиваются; не оставляется без внимания ни один штрих, способный умалить мастерство русского автора. В этом отношении характерна статья К. Галлера — одного из критиков консервативного лагеря. Признание в мелодиях страсти, увлечения, силы, в гармониях красоты и разнообразия, в инструментовке «несомненного таланта» не дает права назвать симфонию «вполне удавшеюся». Рецензент находит в сочинении «незначительность полифонического развития» и отсюда выводит, что, «при всей красоте гармонии, оригинальности мелодий и модуляций», симфония «производит впечатление только импровизации, а не законченного симфонического произведения». Это очень характерная статья в целом и подробностях, намечающая вопрос о типе музыкального мышления и являющаяся, в этом смысле, наиболее ранней предвестницей дальнейших расхождений с творческими принципами «Могучей кучки»; расхождений, прибавим, обнаружившихся не только у заведомо враждебных и пристрастных судей, лишенных кругозора и независимости мысли, но и у более серьезных, вдумчивых музыкантов, по своему художественному воспитанию и характеру идейно-творческих задач шедших иными путями в области симфонизма. Ц. А. Кюи в настоящем случае снова откликнулся на появление симфонии и, в общем, не слишком отошел от высказанного ранее (см. выше), по-прежнему повторив свое мнение о недостатках: «ino своей музыке она пестра (Andante восточное, трио в скерцо русское, финал шумановский)», «гармонизации подчас изысканны, рискованны»; обнаружил «ритмические курьезы» и др., а в заключение дал общий положительный отзыв в такой форме: «Пусть все это так, но в то же время в симфонии столько свежести, новизны, изобретательности, фантазии, красивости и страстности, что она на меня подействовала освежительным образом...».

Ц. А. Кюи не раз потом придется высказываться о творчестве Бородина, в частности о Первой симфонии; надо отдать ему справедливость, что, быть может, нигде он не был более последователен в признании положительных качеств музыки, как в отношении именно этого своего великого современника. Впоследствии найдутся здесь и примеры его обычных «извилистых» суждений или недооценок, но среди них можно отыскать и вполне искреннее побуждение — раскрыть творчество автора с разных сторон. Недооценки встретятся в области «лирического» и в частностях оперы Бородина «Князь Игорь», к этому мы в свое время вернемся.

Через месяц после появления Es-dur'ной симфонии в концерте Бесплатной музыкальной школы была исполнена, как упоминалось, Вторая, h-moll'ная симфония под управлением Направника в Русском музыкальном обществе. В известном рассказе Н. А. Римского-Корсакова мы узнаем ценные подробности, связанные с созданием и исполнением этого произведения. Римский-Корсаков говорит об их совместном с Бородиным увлечении хроматическими медными инструментами и о том, как это увлечение отразилось на оркестровке симфонии h-moll, где медные слишком выступали вперед. При исполнении Направником сказалась вся нерациональность принятого способа инструментовки, в особенности в скерцо; дирижер взял для большей удобоиеполняемости более медленные темпы, что вызвало досаду у Бородина, Римского-Корсакова и их друзей. «Симфония, — продолжает Римский-Корсаков,— понравилась весьма умеренно, и все мы были недовольны. Однако года через два сам автор осознал свое увлечение: инструментовка скерцо была значительно облегчена и при следующем исполнении симфонии (под моим управлением в сезон 1878/79 г.) его можно было сыграть в настоящем темпе».

По воспоминанию Ц. Кюи, часть публики на концерте 26 февраля 1877 года «шикала» после исполнения симфонии; М. М. Ипполитов-Иванов по своей памяти записывает: «А. П. Бородина я увидел в первый раз на репетиции его Второй симфонии в 1877 году... На все вопросы и замечания дирижировавшего тогда Направника он отвечал коротким кивком головы в знак согласия и только иногда обращался с просьбой к Направнику брать темп «чуточку поскорее». Симфония у публики имела средний успех, но среди нас, молодежи, — огромный, и овация, устроенная нами, доставила ему, по-видимому, большое удовольствие». Такова была свежесть и непосредственность откликов у молодого поколения на творчество «кучкистов».

Сдержанность критики и здесь дала себя знать. Наряду с установившимся почти общим признанием талантливости композитора, — этого уже нельзя было отрицать, — находим отзывы, близкие к уже упоминавшимся. Как и в Первой симфонии, критика подчеркивала «отсутствие симфонического развития»: «Г. Бородин, — писал К. Галлер, — берет свои темы, варьирует, повторяет, то ту, то другую, как придется, без всякой определенной внутренней связи, почти без всякого отношения к предыдущему или последующему...». Автора отзыва особенно не удовлетворяет первая часть: «Идет «возня», шумит оркестр, чередуются темы — без конца, без устали»; у композитора, продолжает этот критик, «необыкновенная склонность к перевыполнению своих гармонизаций, гармония «бежит через край»... Вторая часть, скерцо, без сравнения, удачнее первой»; здесь мы встречаемся с похвалами и теме —«очень оригинальной, хотя и не глубоко задуманной», и форме. В Andante найдены также известные достоинства: оно «местами с тяжелыми гармониями, резкими переходами и последовательностями, но при всем этом очень певуче, мелодично и оставляет довольно приятное впечатление. Конец Andante очень поэтичен. Последнее Allegro менее удачно, чем Andante или скерцо, но, без сравнения, удачнее (в общих чертах концепции) первой части».

В отзыве любопытно следующее замечание: «Частые перемены размеров во всей симфонии придают ей недостаток общей ритмичности, к которой привыкли наши слушатели, впрочем, это совершенно в характере русского национального склада» . В итоге подчеркиваются «недостатки и уродливости (особенно в смысле полифонии и форм...)». Автор писал свой отзыв при ознакомлении до концерта с переложением для фортепиано в четыре руки и предполагает, что в оркестре симфония выиграет, «хотя недостатки внутреннего строения симфонии и отсутствие в ней правильной разработки не скроются...».

Обратимся к другому отзыву — Ц. А. Кюи, помещенному в общей прессе: «Все темы симфонии прелестны и разнообразны: в них есть сила, свежесть, оригинальность, увлечение; словом, разве только можно что-либо сказать против их краткости, мешающей им быть первоклассными. Гармонизации тоже замечательны по своей новизне, красивости, силе. Словом, материал симфонии великолепен, но в его развитии мы встречаемся с значительными недостатками...». По мнению Кюи, «форма недостаточно тщательно обработана», есть «несоразмерность частей»; встречаешься «с слишком явно приложенными друг к другу кусочками, недостаточно органически вытекающими один из другого (финал)...»; композитор «злоупотребляет своею способностью к оригинальным гармонизациям и ритмам»: «Возьмите отдельно каждый из этих гармонических и ритмических эффектов, и вы будете в восторге, до такой степени они хороши и новы; но вследствие излишнего обилия уже не в состоянии воспринять и усвоить себе эту новизну и странность ощущения, точно так же, как глаз теряется среди пестроты слишком ярких красок...», «симфония инструментована звучно и колоритно, но нервно, с слишком частою переменою тембров инструментов, и тяжеловесно, особенно скерцо, что помешало придать ему более быстрый темп, необходимый для надлежащего эффекта». После замечания по отдельным частям Кюи приходит к выводу: «В сумме, по материалу, Вторая симфония г-на Бородина первоклассна и обличает у автора сильнейший талант; по обработке, по употреблению этого материала — во многом неудовлетворительна; при удачной переработке легко может стать капитальным произведением. Если сравнить эту симфонию с Первою, то, мне кажется, предпочтение приходится отдать Первой, потому что если она и уступает несколько Второй в тематическом отношении, зато превосходит ее в обработке материала».

Мы ограничиваемся здесь приведением этих двух печатных отзывов, исходящих из разных групп петербургских музыкантов; к ряду возникающих в связи с ними вопросов нам в дальнейшем изложении придется еще обратиться. Нельзя не видеть, что оба отзыва, помещенные — один как бы для специально интересующихся, в музыкальном журнале, другой для относительно более широкого круга читателей той эпохи,—одинаково и, быть может, неизбежно останавливаются на формальных моментах, давая, в сущности, только краткий анализ, разбор, но не подводя итогов художественного, эстетического восприятия сложного произведения, не раскрывая творческой индивидуальности композитора, образности его мышления, его идейных задач. Наконец, проблема национальной самобытности и расширение перспектив в области симфонического жанра почти вовсе не затрагиваются. По-видимому, все это было неясно не только Гал- леру, но и самому Кюи, так восторгавшемуся этой симфонией, когда она впервые была показана автором в домашнем исполнении, и так скупо рассказавшему в своей критической статье читателю и слушателю о значении нового произведения.

Так как о проблеме восприятия и признаний творчества Бородина нам в будущем придется не раз говорить, то на этом мы закончим наше сообщение о первой стадии знакомства с его симфоническими сочинениями и приведем высказывание автора, передающее его недоумение от оценок его последнего творения.

Это недоумение было композитором высказано в том же 1877 году: «...Тургенев — заклятый враг нашего музыкального кружка — пишет, что Виардо в Париже в восторге от моей Второй симфонии и пропагандирует ее среди тамошних музыкантов. Это тоже удивительно! Вообще симфонии этой, против ожидания, повезло на Западе, а не у нас. Странно, очень странно!»

Мы считаем, что замечания, сделанные в печати рецензентами, сочувствовавшими или не сочувствовавшими композитору, не могли глубоко повлиять на музыкальное сознание хотя бы и того ограниченного круга любителей, какие тогда существовали. Нужна была пропаганда более широкая. Это хорошо понимал Стасов, однако его подытоживающие статьи появились позднее, вызвав чуть ли не негодование со стороны тех музыкантов, интересы которых, и не только художественные, но и личные, задевались постепенно укреплявшимся пониманием и любовью к искусству национальному и самостоятельному, в образцах, созданных наиболее достойными последователями Глинки — «Могучей кучкой», с одной стороны, и Чайковским — с другой.

О дальнейших судьбах симфоний Бородина, о роли Стасова, Кюи, а более всего Римского-Корсакова и Глазунова в пропаганде его творчества мы будем говорить в следующих главах, а теперь перейдем к начальному периоду жизни музыки Бородина в области камерно-инструментальной, квартетной.

← к оглавлению | продолжение →