ЖИЗНЬ МУЗЫКИ БОРОДИНА
Василий Яковлев

19

Если симфонии Бородина в Петербурге в какой-то, хотя и небольшой мере включались в круг интересов музыкальной жизни, то в Москве об этих произведениях знали как о каких-то смутных и далеких от текущей действительности художественных явлениях, никак не отложившихся в памяти даже тех людей, которые мыслью и чувством искренне жили в искусстве.

Единственное исполнение Н. Рубинштейном h-moll'ной симфонии (1880) и такое же единственное и не оставившее никакого следа исполнение М. Эрдмансдерфером Первой симфонии не могли установить правильного отношения к творчеству Бородина в этом жанре. Незначительность откликов в печати (во втором случае отклики, видимо, вовсе отсутствовали) свидетельствовала как о скудности проявления музыкально-общественной мысли, так и о давлении извне на развитие национального движения в искусстве в его подлинном значении. Через ряд лет проходит это невнимание, когда, наконец, в начале 1898 года мы узнаем о блестящем «шумном» успехе забытой и незнаемой в Москве Es-dur'ной симфонии у публики и о появлении прекрасных, выдающихся отзывов о ней. Московскому музыкальному миру стало как будто неловко, стыдно, что русский композитор такой мощи и национального склада мышления оказался вне сферы внимания в столице, в русском городе, где знатоки и любители уже хорошо знали «Игоря», приветствовали «Псковитянку» и «Садко» Римского-Корсакова и без устали восхищались Шаляпиным. В нашем распоряжении имеется несколько отзывов об исполнении обеих симфоний в 1898 и 1899 годах, и следует отдать им должное — оценка обеих не только одушевленная, но и содержательная — вполне отвечающая значительности события. 24 января 1898 года была исполнена Первая симфония под управлением В. И. Сафонова, 22 декабря того же года Вторая, проведенная Ф. Вейнгартнером оба раза в Русском музыкальном обществе, в январе 1899 года снова Вторая, с дирижером В. Кэсом (в Филармоническом обществе).

Симфонии, как сказано, произвели громадное впечатление. О Первой Э. К. Розенов, между прочим, писал: «В произведении этом, несмотря на то, что со времени ее создания протекло уже тридцать лет, столько смелости и новизны, столько кипучей жизненности, что она действует оживляюще на расположение духа прежде еще, чем успеешь в ней разобраться и уловить ее беспрерывно сменяющиеся, быстро мелькающие и точно с небрежной щедростью рассыпанные крайне неожиданные эффекты, блестки остроумия и выражения глубокой искренности, но сдержанные, едва показываемые, никогда не расплывающиеся в слабодушную чувствительность».

«Симфония блещет талантливостью и является результатом неиссякаемого вдохновения. Плохих мест по музыке в ней нет... Воздерживаясь от подробного разбора этого великого творения, скажем, что скерцо ее многими знатоками считается лучшею частью не только в этой симфонии, но и вообще шедевром симфонического стиля». «Бородин также велик как инструментатор: все звучит у него ярко, красиво, при этом инструменты противопоставлены с удивительным знанием и пониманием всех их индивидуальных качеств».

Н. Р. Кочетов, дав цитаты из Стасова и Вейнгартнера о Второй симфонии, добавляет: «Действительно, в этой симфонии чувствуется и широкая размашистая природа русского человека, и мягкий, с оттенком грусти, лиризм нашего народного пения, и юмор наших плясовых мотивов. При всем этом что-то широкое, эпическое чувствуется в общем характере всей симфонии, во всех отношениях мастерской. Симфония... весьма мало известна русской публике». Автор отзыва отмечает большие достоинства, находя в исполнении Вейнгартнера наличие художественной простоты.

«После долгого замалчивания этого талантливейшего и самобытнейшего композитора, наши музыкальные общества и театральные дирекции как будто спохватились, как будто только теперь открыли в музыке Бородина неведомые им дотоле сокровища и наперерыв друг перед другом стали исполнять его произведения». Тем не менее рецензент «Русского листка» находит, что Вторая симфония еще не в полной мере оценена нашей публикой. Об исполнении ее в Филармоническом обществе в этом же отзыве говорится: «Обращая внимание на частности, действительно прекрасно проводя отдельные места, г. Кэс (дирижер) не объединяет их в своем художественном одушевлении в одну цельную музыкальную картину (как то успел сделать Вейнгартнер), вследствие чего исполнение страдает отрывочностью, эпизодичностью и не увлекает слушателя в той мере, в какой это возможно было бы».

Если В. И. Сафонову удалось как бы впервые познакомить постоянных посетителей концертов Русского музыкального общества с истинными красотами музыки Первой симфонии (январь 1898 года), то в деле расширения аудитории и привлечения к знакомству с творчеством Бородина разночинных слоев населения большая заслуга принадлежала С. П. Василенко, который в одном из своих Исторических концертов, имевших по тому времени значение общедоступных, возобновил ту же симфонию. Но произошло это уже несколько лет спустя (8 февраля 1909 года). Отзывы отметили удачу исполнения, причем лучше всего прошло Скерцо. Этот концерт интересен также внесением в него «вступительного слова», произнесенного известным критиком Ю. Д. Энгелем. Вступительные слова были еще совсем новостью; до того одними из редких и ранних выступлений перед концертами были выступления Н. Д. Кашкина. Сказанное Энгелем отличалось ясностью, простотой и доступностью изложения при полной компетентности лектора. «Слово» это вошло в «Очерки по истории музыки» того же автора, вышедшие в 1911 году.

Третья симфония была впервые исполнена в Москве в 1899 году 23 января в обстановке, не внушающей доверия ни к исполнению, ни к составу слушателей. Приведу объявление о концерте.

«Московский Немецкий клуб. Семейный вечер, в котором имеет быть 3-й симфонический концерт, под управлением В. С. Терентьева, при участии артистки г-жи Дюмон и скрипача Жоржа Канта. По окончании концерта танцы... Оркестр — 45 чел.». Кроме этого объявления удалось отыскать лишь один отзыв — Н. Р. Кочетова. «Концерт посетила довольно многочисленная публика, мы услыхали в первый раз Третью (неоконченную) симфонию Бородина. Симфонию эту (вернее, две части симфонии) закончил и инструментовал А. К. Глазунов, заслуживающий за эту работу полную благодарность русской публики. Как нельзя лучше знакомый со стилем Бородина, что он и доказал в «Князе Игоре», Глазунов проявил в обработке и оркестровке симфонии все свое мастерство. Сама же симфония замечательно красива и чрезвычайно интересна. В ней национальный русский характер выдержан превосходно, пожалуй, даже лучше, чем в гигантской Второй симфонии. В первой части особенно пленяет богатство мелодии и задушевность всего тона. Вторая часть написана в бойком пятидольном такте и представляет весьма нелегкую задачу для оркестра и дирижера. Если симфония и прошла далеко не безукоризненно, все-таки г. Терентьева можно поблагодарить за то, что он ее исполнил. Странно только, что познакомиться пришлось с ней публике Немецкого клуба, а не симфонических собраний. Насколько же интереснее эта симфония, чем исполнявшаяся в одном из филармонических собраний увертюра «Le roi d'Ys» — «Лало»! Последнее замечание было, очевидно, брошено в укор репертуару Филармонического общества в текущем сезоне. Добавим, что В. С. Терентьев работал в качестве дирижера преимущественно в провинции и проявлял энергию и вкус как в выборе, так и в проведении концертных программ.

К началу 90-х годов произошла разительная перемена в области восприятия и оценки музыки Бородина в Москве также и в камерном его творчестве. Прошло всего около восьми лет, и поучительно взглянуть на эту перемену, вызванную не только общим ростом музыкального сознания, но и отношением к работе «кучкистов» в совокупности. Бородин даже как-то особенно стал приходиться по вкусу московским музыкантам. Напомним категорическое заключение раннего отзыва (1883) о Первом квартете: «Первое Allegro слушается еще с некоторым удовольствием, остальные же части лишены достоинств». Предлагаемая же ниже рецензия (1891) привлекает внимание и потому, что нет оснований считать ее автора непосредственно близким к петербургской школе, а о квартетах Бородина в те годы было еще мало конкретных отзывов, помимо Кюи. Поэтому мы ее даем почти полностью: «Московский квартет слишком часто меняет свой состав; за последние лет десять непременным (членом ансамбля. — В. Я.) оказался один лишь г. Гржимали... Ничто так не вредно для стройности квартета, как частые перемены среди его членов... Впрочем, он (то есть данный состав квартета. — В. Я.) все-таки играет солидно и музыкально... Остановимся лишь на квартете (A-dur) Бородина, как вещи мало знакомой в Москве»Автор упоминает об известной отметке композитора по поводу бетховен- ской темы: «это потому, что первая тема в Allegro квартета есть воспроизведение мелодии, появляющейся у Бетховена два раза — в первой части Пятого фортепианного концерта и в финале квартета (ор. 130). Но этим и ограничивается тематическая связь квартета Бородина с Бетховеном: квартет нашего композитора во всем остальном вполне самостоятелен. Прелестные звуковые комбинации, покойные, простые, плавно вздымающиеся и растущие, служат интродукцией к Allegro. «Бетховенская» тема привлекательной мягкости. Прямая противоположность по характеру — пылкая «вторая» тема. Между изложением обеих тем находим ряд остроумных гармоний, сопровождающих несколько раз повторяющуюся хроматическую фигурку. Mittelsatz (разработка) страдает длиннотами, но очень интересен. Там можно указать на мастерское фугато, построенное на первой теме, повторение музыки интродукции, усложненной выше отмеченной хроматической фигуркой. В самом конце Allegro появляется новая тема, выросшая из «первой», — и это выходит очень свежо.

Начало и конец второй части—Andante — удачно выдержаны в древнем стиле и по музыке очаровательны своею выразительностью, чистотою и ясностью. Середина хуже; это опять-таки фугато, очень искусное, но, благодаря хроматизму основной темы, не вполне прозрачное.

Скерцо — блестящая, остроумная шутка, исполненная гармонических неожиданностей и оригинальной грации. Его трио (три верхних инструмента играют на флажолетах) совсем необыкновенно по звуку и производит красивый эффект воздушности.

У сильного, сжатого финала есть тоже медленная интродукция, основанная на одной фразе из второй части квартета. Далее та же фраза служит басом для первой темы финала, резко ритмованной, энергической. Вторая его тема редкой симпатичности. Заключение кипуче, эффектно, жизненно. Если сюда добавить, что этот квартет отлично инструментован, написан с большим знанием квартетного стиля (большая самостоятельность партии каждого инструмента) и представляет один из образцов высокодаровитой музыки Бородина... то нечего удивляться его большому успеху в третьем квартетном собрании».

По поводу исполнения Второго (D-dur) квартета С. Кругликов пишет в 1892 году не без влияния Кюи: «...как сочинение [квартет D-dur] уступает первому. Он мельче его и по мыслям и по формам, но, взятый сам по себе, он очень симпатичен и привлекателен». После небольшого разбора по частям, где почти все оказывается «изящно», «обаятельно», «образцово, как конструкция», критик сообщает, что квартет «имел большой успех».

Проходит около пятнадцати лет, и когда деятельная московская организация «Кружок любителей русской музыки» («керзинский»), кроме обычной вокальной программы, включила тот же квартет (а также Второй квартет Чайковского), то большой зал «собрания» (ныне «Колонный») оказался совершенно полон. Н. Д. Кашкин писал: «На этот раз петербургский квартет выступил с двумя произведениями, хотя и весьма известными (разрядка моя. — В. Я.), но, тем не менее, всегда представляющими огромный интерес по своим чрезвычайно крупным художественным достоинствам. Первым из них был квартет Бородина A-dur, сыгранный с большой тонкостью и отличным ансамблем».

Что касается Второго квартета Бородина, то о его преимущественной и повсеместной популярности в стране мы уже говорили. Так, в виде исключения, среди вокальных номеров, исполнение которых было главнейшей задачей упомянутого московского «Кружка», был сыгран этот Второй (D-dur) квартет.

В 1915 году в Москве были исполнены неизданные сочинения Бородина — Трио и Квинтет, — о них упоминалось выше в соответствующей главе о петербургской жизни. Московская критика и слушатели, видимо, отнеслись с большим сочувствием к обоим произведениям и еще более подчеркнули в Квинтете «бородинские» приемы письма. Последняя часть «сразу веет будущим творцом «Игоря» и особой, столь присущей именно Бородину интенсивностью непрерывного нарастания интереса в развитии музыкальных мыслей».

В «керзинском кружке» едва ли не впервые в Москве во второй сезон его существования (26 ноября 1897 года) талантливый пианист А. А. Ярошевский выступил с двумя частями «Маленькой сюиты» для фортепиано. Полностью вся «сюита» была в программе 3 апреля 1905 года сыграна пианистом Д. Н. Вейсом. Об этом концерте Н. Д. Кашкин высказался с большим сочувствием: «исполнялись вещи все интересные и притом сплошь очень удачно. В том числе было немало и новостей, к числу которых мы отнесем и сюиту из семи небольших пиес для фортепиано Бородина. Хотя написана эта сюита почти 20 лет назад, но услышать ее в публичном исполнении нам пришлось в первый раз. Пианисты, вероятно,- не находят в ней достаточно внешней эффектности, но молодой артист Д. Н. Вейс, сыгравший ее, доказал ошибочность такого мнения, ибо сюита в его исполнении произвела весьма хорошее впечатление и доставила ему очень большой успех. Помимо достоинств сочинения, оно и сыграно было во всех отношениях прекрасно, с большою музыкальностию и законченностию выражения; особенно выделялись достоинствами исполнения первая часть «В монастыре» и обе мазурки».

К началу 90-х годов в московской печати стали раздаваться голоса о необходимости большего знакомства публики с русской вокальной литературой, со времени Глинки необычайно расширившейся и содержащей в себе серьезные, разнообразные и глубокие художественные ценности. Обращалось внимание на целесообразность не только знакомства учащихся консерватории с этими произведениями, но и на включение образцов русского романса в программы концертов молодых, начинающих певцов, воспитывавшихся исключительно на европейской музыке, притом довольно отдаленных периодов. Однако общая концертная практика продолжала умеренно откликаться на такие призывы. Русское музыкальное общество и Филармоническое в этой части почти исключительно придерживались старых традиций. Редкими исключениями были и выступления учащихся с обновленными программами, например при участии П. И. Чайковского. Такими же случайными были выступления московских артистов, включавших русские романсы и отрывки из русских опер в свои концертные программы. Можно указать на примеры Е. А. Лавровской, П. А. Хохлова, Н. В. Салиной, А. М. Марковой, Л. Д. Донского, вносивших в исполняемый ими репертуар не только сочинения Глинки, Даргомыжского и Чайковского, но и Мусоргского, Бородина. В частности, Хохлов пел в Москве и провинции отрывки из «Игоря» и «Хованщины» задолго до их постановок на московских сценах. Но, конечно, всего этого было еще очень недостаточно.

В 1896 году в Москве возникает упоминавшаяся нами организация — «Кружок любителей русской музыки», по инициативе «любителей» А. М. и М. С. Керзиных и при частичной консультации в планировании художественной части передовыми музыкальными критиками Н. Д. Кашкиным и С. Н. Кругликовым.

Решено было все дело посвятить внедрению в музыкальную жизнь Москвы русской вокальной литературы, значительной уже не только по содержанию, но и по объему, возбудить интерес любителей к этому искусству и его национальному характеру. Эта мысль оказалась очень удачной, и на протяжении ряда лет (с 1896 по 1912) московские слушатели постепенно вовлекались в круг художественно полноценных ознакомлений в данной области, а вся деятельность из самого скромного поначалу опыта обратилась в серьезное музыкально-общественное дело и составила одну из небольших, но очень привлекательных страниц в истории музыкальной Москвы. Нашлось немало исполнителей, откликнувшихся на новое начинание; имена многих из них, проявивших в необходимую минуту талантливость, чутье, музыкальный вкус, сейчас забыты. Но они были оценены слушателями, в те времена еще мало имевшими дело с систематической и принципиальной пропагандой серьезного национального искусства. Среди исполнительниц Бородина выделялась, например, певица Соколова-Мшанская, хорошо овладевшая приемами выразительного пения, необходимыми для передачи русского романса новой школы. За указанное время было исполнено, и по многу раз, все созданное в этом жанре Бородиным, притом исполнителями особого дарования в области камерного нения или обладавшими опытом и заслужившими любовь слушателей как артисты казенных и частных театров. Назовем среди них Е. И. Збруеву, С. Т. Власова, П. С. Оленина, А. В. Богдановича, К. Е. Антарову, наконец, М. А. Оленину-д'Альгейм, не говоря о других певцах, известных тогда московским музыкантам и слушателям. Имя Л. В. Собинова также украшало программы этих «вечеров» и «утр», замечательных для своего времени по высокому музыкальному интересу.

На художественный аккомпанемент было равным образом обращено большое внимание; талантливые артисты — культурные музыканты, как Е. В. Богословский, А. А. Ярошевский, были желанными участниками «керзинского кружка».

К числу выдающихся циклов камерного жанра относились «Вечера песни», устроительницей которых была одна из наиболее своеобразных и проникновенных по глубине передачи певица М. А. Оленина-д'Альгейм, особенно в области исполнения созданий Мусоргского и европейских романтиков. Ей принадлежала идея узнавать пожелания публики относительно исполнения на вечерах сочинений тех или иных композиторов. Имя Бородина в ответах посетителей ее концертов заняло одно из первых мест (1909).

Количество слушателей в «Кружке любителей русской музыки» из года в год все увеличивалось, и, наконец, вечера перешли в Большой зал благородного собрания. Стали исполняться и симфонические произведения.

18 марта 1905 года была исполнена h-moll'ная симфония Бородина под управлением С. В. Рахманинова. Несколько придирчивая оценка московского критика Э. К. Розенова, упрекавшего дирижера в невыдержанности стиля и нервности исполнения, оказалась в противоречии с оценками Н. Д. Кашкина и Ю. Д. Энгеля; первый из них заявил, что симфония «была отлично исполнена», а Энгель дал свое заключение в такой форме: «Вообще, в области симфонической музыки молодой капельмейстер Большого театра (то есть С. В. Рахманинов. — В. Я.) выказал те же выдающиеся достоинства, как в опере; это дирижер, из которого при достаточной практике должен выработаться художник в этой области первоклассный».

Это утверждение полностью оправдалось в течение самых ближайших лет, и в 1912 году по поводу исполнений той же симфонии мы читаем следующие строки: «Огромный дирижерский талант г. Рахманинова на этот раз заявил себя больше, чем когда-нибудь. Никогда, кажется, h-moll'ная симфония Бородина не исполнялась с такой экспрессией и не производила впечатления такой поистине богатырской мощи и величавости, как в этот раз». Автор рецензии говорит о впечатлении полного «захвата музыкальной сущностью произведения, его «пафосом», в одухотворенной передаче Рахманинова, раскрывшегося перед слушателями с необыкновенной яркостью и силой».

В близких к этому выражениях и по содержанию были даны тому же исполнителю отзывы в других печатных органах.

Это был год 25-летия со дня смерти великого композитора.

← к оглавлению | продолжение →