Рихард Вагнер. Моя жизнь
1850—1861

135

Сцены эти произвели на моих друзей потрясающее впечатление. Бюлов по окончании представления с рыданием бросился на шею Минне, которая не избежала оскорблений со стороны соседей, узнавших в ней мою жену. Наша верная служанка, швабка Тереза, подверглась издевательствам одного из бушевавших скандалистов, но, заметив, что он понимает по-немецки, весьма решительно обругала его «свиньей» и «собакой», чем заставила на время замолчать. Китц от ужаса совершенно потерял дар слова, а шампанское «Fleur du jardin» Шандона так и осталось нетронутым в кладовой.

Когда я узнал, что дирекция готовится к третьему представлению, мне представилось только два выхода: или попытаться получить обратно партитуру, или потребовать, чтобы представление было назначено на воскресенье, вне абонемента. Я предполагал, что в таком случае оно отнюдь не будет иметь характера провокации по отношению к обычным посетителям театра. В эти дни места предоставлялись случайной, платящей публике. По-видимому, предложение мое понравилось как дирекции, так и при дворе. Оно было принято. Но мне было отказано в просьбе объявить это представление последним. Ни я, ни Минна не явились в театр. Было противно слышать оскорбления, наносимые моей жене, как и певцам на сцене. От всей души я жалел Морелли и фрейлейн Сакс, выказавших непоколебимую преданность. Уже после первого спектакля я встретил фрейлейн Сакс в коридоре при выходе и обратился к ней с шутливым замечанием по поводу того, что ее освистали. Серьезно и гордо она ответила мне: «Je le supporterai cent fois comme aujourd' hui. Ah, les miserables!» Курьезную борьбу с самим собою пришлось выдержать Морелли в тот момент, когда скандалисты подняли бурю против него. Его игра при исчезновении Елизаветы в третьем акте, до обращения к Вечерней звезде, была разработана с величайшей точностью по моим указаниям. Ни в каком случае он не должен был удаляться от скамьи в скале, с которой, полуобернувшись к публике, он посылал привет удаляющейся Елизавете. Ему нелегко было исполнить это требование. Он утверждал, что это противоречит оперным обычаям, что столь важный номер должен быть исполнен с авансиены лииом к лииу с публикой. Когда он взял арфу, собираясь начать свою песнь, в публике раздалось: «Oh! il prend encore sa harpe». Это замечание вызвало оглушительный хохот всего зала, за которым последовали новые, столь продолжительные свистки, что Морелли решил отложить арфу в сторону и, по принятому обыкновению, выступить на авансиену. Без всякого сопровождения — Дитш нашелся только на десятом такте — он начал свою вечернюю фантазию. Все смолкло, публика постепенно стала слушать, затаив дыхание, и в конце наградила певца аплодисментами.

← к оглавлению | продолжение →