Рихард Вагнер. Моя жизнь
1847—1850

30

В этой атмосфере между мной и Э. Девриеном складывались все более и более приятельские отношения. Часто приглашал он к себе избранное общество, и на этих собраниях читались вслух драматические произведения. Я бывал на них и, к удивлению своему, убедился, что он очень даровитый чтец, хотя на сцене я не замечал за ним этой особенности. С другой стороны, для меня было утешением сознание, что я могу свободно говорить об испортившихся отношениях к генеральному директору, что здесь меня всегда поймут. Девриен считал необходимым предупредить окончательный разрыв, но надежд на успех у него было мало. С наступлением зимы королевский двор опять вернулся в город, и как только участились его соприкосновения с театром, до меня неоднократно стали доходить от высочайших особ выражения недовольства моей капельмейстерской деятельностью. Один раз королеве показалось, что я «скверно дирижировал» «Нормой», другой раз — что в «Роберте-Дьяволе» я «неверно отбивал такт». Фон Лютихау считал своей обязанностью сообщать мне обо всех этих репримандах, и само собой разумеется, что обмен мнениями при этом не мог поддерживать между нами хороших отношений.

Однако мы еще кое-как ладили. Крайних мер по отношению ко мне принимать не решались, так как все кругом было охвачено страстным беспокойством. Во всяком случае реакция, бравшая верх во всех областях жизни, не была еше настолько уверена в своей полной победе, чтобы окончательно выступить открыто вперед. Так, например, генеральная дирекция не чинила музыкантам никаких препятствий, когда они задумали организовать ферейн для выяснения и зашиты своих художественно-артистических и гражданских интересов. Особенную деятельность проявил по этому случаю молодой музыкант Теодор Улиг. Это был скрипач лет двадцати с необыкновенно нежными, интеллигентными и благородными чертами лица, выделявшийся из среды своих товарищей серьезным, спокойным, твердым характером. Мое особенное внимание он обратил на себя тем, что выказал тонкое чутье и широкие музыкальные познания. Убедившись в его пытливости и необыкновенном стремлении раздвинуть свой умственный горизонт, я избрал его в спутники на моих прогулках. Рекель не принимал в них больше никакого участия. Улиг уговорил меня посетить ферейн капеллы, принять участие в его делах, внести оживление в его работу и оплодотворить его дух. На одном из таких заседаний я познакомил напряженно слушавшую меня аудиторию с отклоненным год тому назад генеральной дирекцией проектом реформы капеллы, с моими воззрениями и планами на эту тему. Однако я счел необходимым тут же заявить, что на содействие администрации я потерял всякую надежду, что следует решительно взять инициативу в свои руки. Мое предложение было встречено с энтузиазмом. Лютихау, не препятствовавший, как я говорил уже, демократически настроенным музыкантам в организации ферейна, озаботился, однако, чтобы на его собраниях присутствовали шпионы. Среди них особенно выделялся протежируемый дирекцией и ненавистный всей капелле горнист Леви. Естественно поэтому, что фон Лютихау немедленно было сообщено о моем выступлении, причем смысл его был искажен. Лютихау решил, что пришел момент проявить свою власть по отношению ко мне. Я был вызван к нему официальным письмом, и здесь он дал волю своему долго сдерживаемому гневу. Между прочим, я узнал, что он осведомлен о проекте театральной реформы, поданном министру. Я догадался об этом по дрезденскому народному выражению, которое он употребил и которого до того мне не приводилось слышать. Он сказал, что в деле театрального управления я стремлюсь как-нибудь «обойти его». Я не сдержался и, в свою очередь, высказал свои взгляды на сложившиеся между нами отношения. Лютихау стал грозить, что пожалуется на меня королю и будет требовать моего удаления, а я с величайшим спокойствием заявил, что предоставляю ему поступать, как ему заблагорассудится. Полагаясь на справедливость короля, я уверен, что будет выслушан не только обвинитель, но и обвиняемый. Я объяснил ему, что такой исход был бы для меня наиболее желателен, так как я не вижу другого способа высказаться перед королем не только по личному поводу, но по поводу театра и искусства вообше. Это опять-таки не понравилось фон Лютихау, и он спросил, как же в таком случае уладить наши отношения, раз я откровенно заявляю, что «махнул на него рукой». Мы закончили нашу конференцию, оба пожимая плечами. Это не могло, конечно, удовлетворить бывшего моего доброжелателя. Он обратился к рассудительности и умеренности Эдуарда Девриена, прося, чтобы тот помог нам придти к какому-нибудь соглашению. Левриен, несмотря на всю свою серьезность, после переговоров со мною, смеясь, должен был признать, что добиться здесь какого-нибудь результата невозможно. А так как я твердо заявил, что не намерен отныне принимать участие в обсуждении театральных дел, то г-ну директору ничего не оставалось, как, полагаясь на собственную мудрость, вести дело самому.

← к оглавлению | продолжение →